Обзор альбомов
|
||||||
Сальваторе Адамо - общественный деятель
|
Сальваторе Адамо в интернете
|
|||||
...И многое другое...
|
Новости
|
Ссылки
|
О сайте, его авторах и друзьях
|
На самом деле, случившийся с Шарли перелом оказался ничем иным, как повторным в её жизни обретением отрочества, после детства. А как измерить разницу между ними? Она ускользнула из сознания с обезоруживавшей наивностью, о чём, как-то раз, положив мне голову на плечо, сказала: "ты будь уж со мной всегда, а не то придёт мсье и побьёт меня", и тут же, вдруг, неожиданное заявление веру в человечество потерявшего подростка: "с глупостями пора кончать!"
Меж двумя этими полюсами сознания и ушла Шарли от меня навсегда. На ту, на другую сторону кривого своего зеркала.
Лёгкие недомогания следовали у Легэ одно за другим, но так, что семейный врач в точности не понимал, чему их приписывать. У него случались "перебои" со сном, страдал он ими не год и не два. Самым безобидным из возможных суждений о том забавном феномене было то, что не утомлял он своего хозяина. А с некоторых пор, не без помощи всё того же прогресса, проблема его кое-как разрешилась - в изголовье кровати смонтировали ему кислородную маску, на гибких шлангах и со всей причитавшейся для неё автоматикой. С трудом перенося поначалу, он в конце концов пообвыкся и вновь обрёл безмятежный сон. Так что, причиной упадка стало нечто иное.
Естественно, в ход дел предприятия настойчиво принялась вмешиваться Франсуаз, не взирая при том на курсы гимнастики. Повсюду, да такую насадила она власть, что оказался я крепко накрепко к креслу своему приклеенным. Голос её обрёл уверенность и звучал презрением, особенно когда произносила она итальянское имя моё - Джулиано, но с ударением по-французски, на последнем слоге, Джулиано-о! Всякий раз хотелось мне при том пнуть её ногой в зад, а в особенности, когда являлся этот её Жан-Ги, чтобы увезти на уроки физического воспитания.
Хм, гимнастка, как бы не так! С каких же это пор тренер учениц на дому забирает? Не знаю, стоит ли мне сожалеть о тех временах, когда она, ласкаясь, угощала меня чашечкой кофе, теперь в нём, конечно же, было мне отказано.
Беду свою воспринял я смиренно, убеждая себя, будто, исполнив обязательства перед Шарли, прозрел, и, тем самым, дал добро на достойный исход своей гордости… италийского крестьянина.
Только чуял я, что со дня на день обстоятельства могут заставить меня отмахнуться от всякой логики и отступить перед набухшей во мне импульсивности. Я ясно ощущал, что при Легэ-дочери карьерные шансы мои сводились к нулю, потому как понимал, что проделки милейшего Жан-Ги направлены на всё более глубокое внедрение под юбку мадмуазель Легэ, а вместе с тем, несомненно, и в фирму.
Э-эх! Раньше, до того как с Weight Watchers[23] на алтарь кокетства столько-то кило с самой себя было ею жертвовано, она мне больше нравилась. Наверняка, те кило, перемешавшись с тысячами тонн плоти, утерянной всеми бельгийскими толстушками, пошли на возведение мола вдоль побережья Северного моря, где и предстоит мне отныне давить на педали своего вело в поджидавшей меня круговерти ностальгических воспоминаний о былом.
В голове же своей страницу ту я уже перелистнул - прощай, Франсуаз Легэ. Выглядел Фернан всё хуже и хуже, дух его явно пал. Как и все вокруг, мог ли я о том что-либо говорить? Спал он при зажженном свете и вполуха, ожидал обещанного ему фатального удара, ночи напролёт продумывал уловку за уловкой, что в могилу его могли бы свести. Миновав все ловушки, он кое-как, часто уж с первыми проблесками рассвета, и засыпал. Вот и той драматичной ночью, пережив настойчивые атаки со стороны совести, верно, полагал он вернуться в постель.
А Ролан, он что же, просто бахвалился, обещая заставить пережить неприятную минуту того, кто приговорил нашу Шарли к бесконечной ссылке в анахронизм детства? Может быть, может быть…
Прав ли был я, своими подозрениями насчёт Легэ с ним делясь?
А Розарио? Он что же, посмел прослушать столь обстоятельное обвинение моё в адрес бывшего своего патрона и отреагировал на него никак, или как-то вскользь?
Заумным и волнительным языком оповещений об опасности Фернан баловался регулярно, инспектор же Беллясе почитал за удовольствие перелагать его на понятный всем лад. И что же, сицилийскому нашему шпику не ведомо толкование того, что было им же и состряпано? А не пришло ли ему тут же на ум, что среди жертв "прагматизма" Фернана фигурировал и собственный его кузен, сын брата матери его, который в шестидесятые годы был выдворен на Сицилию с юной женой и всеми, связанными в узлы пожитками? Бедолага не смог выплатить долг заведению Легэ, подбившему того на самое шикарное из имевшихся вариантов погребения бедного папаши, погибшего при взрыве рудничного газа. А мать Розарио, она что же не обучила сына каким-нибудь сицилийско-мафиозным обычаям, щедро сдобренным лучшими из порчи? Со времён разбитой фарфоровой чашки я знавал её, как способную на весьма странные поступки. Разве вендетта, в противоположность спагетти, не то блюдо, что употребляют холодным?
И было ли во всем этом что-то действительно сицилийское?
Если же нет, то как объяснить разграбление сада на вилле Легэ, ставшее предвестником неминуемого несчастья, о чём я совсем недавно вам рассказывал?
А то нападение, когда патрона просто-таки за ухо укусили, а это, вы ж понимаете, почти что: "Фернан, ты скоро умрёшь", - его кому приписывать?
А с чем рифмовать ту козью голову, что найдена была им у дверей своей виллы; голова была срезана не только по шее, но и вдоль промеж глаз так, чтобы лишь профиль окровавленный при этом оставался. "Ты не человек, Фернан", - как бы блеяла бедная коза.
И это не всё… почему это какой-то незнакомец, присев в кафе Тишина за один с ним столик и глядя ему прямо в глаза, с явным вызовом облизывал лезвие своего ножа?
Все эти, вместе взятые, изъявления чьей-то воли подтолкнуть Фернана к выходу, все эти сводящиеся к одной и той же идее остроты, разве они не сказались в конце концов на нормальном ходе событий? Не могли ли они, к примеру, как-то ослабить одну из ножек ничего не ведавшего стула, призванного к соучастию в эксперименте, сколь извращённом, столь и опасном же? Юрий Геллер, знаменитый в семидесятых годах иллюзионист, гнул ложки на расстоянии, не касаясь тех руками, одним усилием воли, как он утверждал. Конечно же, то был трюк, но ложки-то гнулись. Может, в нашем случае то же самое произошло. Поди ж ты, узнай…
Известный закон омерты, помимо всего прочего, гласит - нарушившему честь, случись тому избежать и официального, и приватного правосудия, обязательно предусмотрит судьба инструмент мести, по большей части маскирующийся под друга.
И потом: "Коли знаешь врага своего, ты сперва воспламени его, а затем уж гаси!"
Только, вот, о каком друге речь-то теперь идет?
Обо мне? Подумать только! С моей стороны это было бы… ну, очень неблагодарно, я всем Фернану обязан - он меня поддержал, зятем стать предложил, дело своё мне передать собирался и так всё устроил, что у Шарли на меня причин сердиться не оставалось.
Ужас перед сим мечом Дамокла, он что же, был единственной причиной показушного заката здоровья Фернана или как? А мог ли этот один лишь нутряной, неподконтрольный, непреходящий, прыгающий из мрака предвестницей судьбы и всякий раз наотмашь бьющий страх привести к непроходимости артерий по причине отложений на их стенках самого неприятного из холестеринов, стрессовых?
Даже будучи вдалеке от рассвета молодости своей, он всё же мог страстно в неё влюбиться, да так, что, по случаю, и похитил её…
Перемножьте-ка шестьдесят три года возраста на пристрастие к вкусной трапезе при отменной выпивке, припомните ставшие совсем недавно известными нам регулярные визиты к этим вроде бы врачевательницам и вы без труда поймёте, что трепещущее его бытие не должно обходиться без лёгкой одышки на подъёмах и может позволить себе несколько экстрасистол невзгод, замыкавших порочный круг и вскармливающих собою первобытный страх.
Так не был ли Фернан по-любому приговорён?
Возможно судьба и в самом деле решила, что так тому и быть, изменчивой той судьбе, столь искусной выдумщице, лик свой скрывающей под личиной то случая, то фатума, неотвратимости или же незадачи, ни малейшего труда не стоило над беднягой Фернаном подтрунить, подставив тому шаткий стульчишко. Шутка такая же бестактная, что и захлёст веревки. А прислать верёвку на вроде предписания кому-то пойти на ней и повеситься, это-то что за примитив, что за варварство-то такое?!
Впрочем, и в том я уверен, Фернан утешился бы, узнай он, хотя бы и посмертно, что вскорости будет явлен миру и невольный автор невинного промаха, вызвавшего у него закипание в мозгу. Объяснение пришло в виде письма фирмы "Мебель от Дюжарден". Прежде всего директор её приносил извинение за причинение возможных неудобств, обусловленных имевшей место определённой путаницы. При том ещё и требовал возвращения партии верёвок, ошибочно высланных по месту жительства Фернана.
Когда же мы, я и Франсуаз, возвращали эти верёвки, наткнувшись на них в сараюхе с садовым инвентарём, мсье Дюжарден-сын пояснил нам, что речь шла о сбое в работе автомата, считывавшего почтовые индексы. Не будем забывать, что Фернан, сбывая гробы, официально носил статус торговца мебелью.
Вот отчего патрон мой и получал один образец веревочных качелей за другим, пока не пришла, на конец, целая коробка их, правда, заказанная каким-то торговцем розницы. Увы и ах, только, вот, даже если бы тот, скажем так, неразумный автомат (не говорить же нам про автомат, что тот разумом наделён) хранил бы в памяти своей адрес коммерсанта на самом деле имевшего отношение к предмету, то и тогда бы ни за что не ведал, что одна из пустяковых его команд, квалифицированная к тому же как "досадный сбой", спровоцирует сдвоенную отправку, а та в свою очередь приведёт к драме, о чём мсье Дюжарден весьма сожалел. Отнесём же недоразумение сиё на счет одной из ошибок в сфере информатики, совершенно новой действительности, делавшей в ту пору лишь первые свои шаги.
В глубокой скорби препроводили мы Фернана к последней его обители. Мы - это Розарио, Ролан (получив уведомлёние о кончине, тот не смог упустить случая припомнить небезызвестный роман Вернона Салливана, сиречь Бориса Виана "Я приду плюнуть на ваши могилы"), Франсуаз, чуть поодаль Жан-Ги, Легэ мадам, Фирмэн и я. Ну, да, как же без меня, я же весь этот погребальный обряд и оркеструю, роль дольщика исполняю. Одной лишь Шарли не достаёт, она не закапывала палача своего и не обронила посему нескольких, по-детски жалостных слезинок.
Фирмэн проделал отличную работёнку, удалось ему стереть с лица Фернана гримасу голой правды о повешении и вместо неё смастерить тому посмертную маску, в которой смотрелся дорогой наш патрон задумчивым и лукавым, едва не готовым попотчевать нас одним из неотразимых своих афоризмов по поводу несчётности числа путников в мир иной, почтивших за честь указать туда дорогу и ему.
Гробы Легэ обожал эбеновые, неизменно держал один в витрине. Отдавало шиком и состоятельностью. Бывал несказанно счастлив, найдя приобретателя, потому как и для самого те являлись весьма серьёзным обременением. И теперь ещё слышу его возглас: "Этот мертвяк, вот он-то толк в жизни знал!" Помнили мы о его преференциях и вняли чаяниям его - ютился Фернан, о чём и мечтал, в гробу чёрном. Пусть распорядитель, засверливая углубление для заливки восковой печати, и опешил слегка, опилки-то при том сыпались белые. Эбеновое дерево оказалось фальшью, каналья Фернан! И скольким же это клиентам всучил ты подобные ларцы драгоценные, ведая цену, которую платил сам при покупке, в то время как мне известна была лишь их заоблачная отпускная? Но, вот попался и сам ты на свою же удочку. Не было у тебя времени в этот раз, чтобы самолично отверстия те засверлить и тщательно их тут же зачернить, пряча аномалию сию. И близко не знавший тебя распорядитель тот решил, что обманули-то тебя!
Шляпка с вуалью на Франсуаз не пропускала ни одного из тех чувств, что она с достоинством хранила лишь для себя самой. Плакала ли она? Несомненны были лишь слёзы опиравшейся на её руку бабушки, скатывались те в обилии достаточном, чтобы залить и грудь наследницы, да так, что в глазах на редкость жидкой публики церкви святого Мартина выглядело всё глубокой семейной печалью. Не выразила ль разве она горесть свою чрез огромный венок, лента которого золотом букв кричала всякому, кто хотел услышать: "Незабвенному отцу моему… Всё в невысказанном!"
Бравый кюре в заупокойной мессе, сопроводив ту хвалебной и пламенной речью, призвал увековечить память Фернана подобием бриллианту чистой воды, в смысле деловой добросовестности и человеколюбия. Не он ли, дескать, перешёл в мир божественного света в момент исправления неполадки света обыденного? Разве притом не пнул ногою своею сам Господь Бог того? Почтенный малый решительно ничегошеньки не знал о роли, сыгранной куда как более обыденной ногой столь же обыденного стула.
Мы же, то бишь весь клан Легэ, нашли Фернана вовсе ранее нам неведомым и были столь растроганы, что хором зашлись в судорожном кашле, не взирая на сочувственное присутствие помощника мэра, двух-трёх зевак, некоторых родственников, полицейских в цивильном и малом числе, да нескольких озабоченных поставщиков, свидетельствовавших перед мадмуазель Легэ своё присутствие, дабы та не позабыла о них в предстоящем ей руководстве предприятием.
Все мы затем оказались в кафе Тишина и выпили за добрую память о Фернане Легэ. Фернанд умер, да здравствует Фернан! Через час с небольшим матушка Легэ заседание закрыла. Франсуаз, Фирмэн и прочая родня последовали за ней, мы же пожелали им не падать духом.
И вот, за столом осталась лишь странная троица - жандарм Розарио, вор Ролан и я, конспиратор. Про таких говорят, рыбак рыбака видит издалека. Как бы сообща смаковали мы ликование во исполнение долга, хотя каждый в отдельности сознавал преобладающую роль самого Фернана в приближении собственной же кончины. Каждый сокрушенно сказывал, каясь в грехах, о скромном своём участии в невинной травле Легэ. Мы клялись друг другу более не прибегать к шуткам с последствиями столь же непредвиденными, сколь и досадными.
Дабы излишне не удивлять итак уж украдкой посматривающих на нас клиентов из-за чрезмерной пламенности только что озвученного нами раскаяния, мы принялись за импровизацию посмертной, особым родом состряпанной хвалы своей жертве, словно бы с нами же и сидевшей. Один из нас со стаканом пива в руке объявлял громко, так чтобы слышно было всему кафе, некий обращённый к Фернану тост. В то же самое время двое других едва слышно продолжали его, и всё вместе должно было звучать в рифму. Вот что из этого получалось:
громко - Бывал он мужчиною бравого вида,
тихо - Да прятал помойку костюмчик из твида,
хором - За тебя, Фернан!
громко - Слыл славным он, прямым и честным,
тихо - Свиньёй, однако, был, повеса,
хором - За тебя, Фернан!
громко - С рожденья до кончины,
тихо - Беспутствовал скотина
хором - За тебя, Фернан! Давай, ещё по одной; веселись, кто как может…
громко - Ты ушёл, не бросив нам и тихого прощай
тихо - Баба с воза - пони легче, старый негодяй,
хором - За тебя Фернан!
Вот видите, ничего ж скверного.
И никаких нотаций, заметьте, просто чокнулись с Фернаном, и всё тут. После третьей бутылки Gueuze Lambic[24], предложил я компаньонам своим по печали наведаться в охотничий домик искусного грабителя нашего. Так уж он обожал этих своих козочек, телок, не очень-то диких гусынь и не слишком говорливых пав, что в частном музее своём должен был хранить что-нибудь трофейное, отчего визит наш туда мог стать, если и не доказательным, зато познавательным хотя бы. Незачем, думаю я, уточнять вам, что адрес побочной той резиденции дорогого нашего без вести пропавшего сообщила мне Пьеретта: дом 19, по улице Ласточек. Трогательно-то как!
И вот, снова мы, правда уже на другом берегу пруда, во Вьё Марэ, откуда видна мне вывеска Фезандри.
Присутствие на похоронах Ролана нас, меня и Розарио, по меньшей мере удивило. Однако, тот доходчиво втолковал нам, как случившаяся с Шарли беда тронула его. Потому-то ни за что и не хотелось ему, чтобы сорвалось предание виновника её земле. Он нам даже симпатичным едва не показался, столь рьяно предлагал познания свои к услуге в общем деле.
Мы проходим шикарную, забранную в дерево кухню, и оказываемся в просторной комнате отдыха с состаренными потолочными балками и увешанными фаянсовыми тарелками с буколическими картинками стенами, выбеленными штукатуркой.
По одну сторону комнаты устроена столовая с дубовым гарнитуром, по другую - канапе и пара кресел в коже цвета бордо, стоявших прямо напротив внушительного камина с экраном, дровницей, кремальером, на котором блистали медью сковороды, котелки и целое семейство кастрюль. Квадрат белого меха на мощеном провансальским камнем полу завершал убранство, в стиле "безыскусной деревни", тихого сего пристанища мсье Легэ. Заинтригованные слегка, мы переглянулись. "И это, что же, всё..?" - подумалось нам хором.
Некая дверь привела нас в коридор с парой пристроившихся друг за дружкой комнат и ещё двух ванн. Первая из комнат классическим деревенским стилем своим, без всяких там надежд на какие-либо сюрпризы, как бы продолжала дом. Вторая же дверь открывала вход в совсем иной, в потаённый мир Фернана.
Не оставалось ни малейшего сомнения, что мы оказались на театральных подмостках мерзостей его. Настенный бархат с оттенком фуксии отражением своим в огромном зеркале подкрашивал в розовое и потолок, и забранные в золочёные рамы плутоватые гравюры - фривольность сочилось здесь отовсюду. Гигантский телевизионный экран внушал доверия не более остальной меблировки. Выстроенные, словно на параде, на полке под видеомагнитофоном фильмы пятидесятых годов со всеми этими Бурвилями, Рему, Фернанделями, Габэнами и иже с ними, для пристойных показались нам слишком заумными. Что уж тут говорить об огромных размеров кровати со шкурами, обозревать которую не мог я, не припоминая рассказанную Пьереттой анекдотическую историю, и потому виделась она мне лишь машиной для истязаний. Тут же ютился импозантный и крепкий, как тюремная дверь, пленивший Фернана нормандский шкаф. Ну, не полная ли скотина?
Со всяческой предосторожностью и с помощью подвернувшейся под руку металлической проволоки Ролан ловко извлёк на свет божий все его секреты. Мы знали, что мерзавец наш тяготел ещё и к фетишу, стало быть, и добытые им в боях трофеи следовало искать повсюду.
За дверцами шкафа по одну сторону висели несколько костюмов, по другую громоздилась стопка выдвижных ящиков. Один за другим мы их и открыли. В первом, нисколько не удивившись, обнаружили мы кассеты с выразительными надписями и наклеенными фотографиями оголивших все свои прелести девиц. Во втором лежали разные инструментарии, живописать их я поостерегусь, но вы сможете найти это во всяком настырно зазывающем к себе клиентов секс-шопе. А третий, вот уж сюрприз, так сюрприз, забит женским исподним - тут тебе и трусики, и лямочки, и лифчики.
Со всей очевидностью, мсье прослыл знатоком, вроде меня, в бытность мою продавцом тонкого белья, хотя большинство из лежавших передо мной моделей отпугнули бы стыдливых моих клиенток материнского роду племени. На глазах у остолбеневших партнёров я опустошил ящик с диковинами прямо на кровать. Боже ж мой! Не уж-то есть женщины, способные всё это носить? Вопреки моему протесту, Розарио, всё ещё пребывая в эйфории от Gueuze Lambic, тут же запал на ярко красные трусики с чёрным пояском и разрезом по середке. Пускай на сей момент рядом с вами и лишь некий давнишний уголовник, да экс иль может быть и будущий могильщик, но, всё ж таки, мсье инспектор, ведите себя, пожалуйста, прилично.
И средь всей этой кучи сиреневых, чёрненьких, розовых, полосатеньких под тигра или зебру, в перьях и прочая, явился нам крохотный кусочек нежной, деликатной, поэтичной ткани - трусики La Perla, цвет персиковый, модель 052-030, размер 38.
Уже вечером вернулись мы на кладбище, отдать Фернану последние почести. На одну из перекладин креста из черного порфира, торжественно торчавшего в его семейном склепе, те крохотные трусики La Perla мы и нацепили.
И вот я с Пьереттой, у входа в её вертеп - это на седьмой общенациональной автостраде, в нескольких километрах от Бенша по дороге на Шарльруа.
Белая вилла с портиком, еврейский стиль. Во всём отменный вкус, если бы не нарочитая, с синими отблесками неоновая подсветка лакированной двери, пара целомудренных весталок с которой встречает вас виртуальными звуками своих лир. Всё по уму. Сбоку от кнопки звонка неприметная табличка: Тёмная ночь. Частный клуб.
Открывает нам слегка подрумяненная, с виду лет этак под сорок, блондинка с небрежно разметанными локонами.
- Марго… Жюльен… Жюльен… Марго.
- Добрый вечер, мадам.
- Хм, мадам! Что это он себе позволяет, приятель твой, Пьеретта!
- Да, ладно, это он так острит…
Мы рассаживаемся в табачного цвета кресла, об общественном положении клиентов заведения и их обывательской привычке к преимущественному праву мужчин малейшего сомнения не оставляющие. Некие мсье о чём-то жестикулируют рядом с замечательной стойкой: настоящий цинк начала века, из Парижа, с перламутровой инкрустацией, слоновая кость и табак, "таких уж не делают нигде, она сама по себе целое состояние", - гордо комментирует Пьеретта. Прочие, группками релаксирующие клиенты мирно беседует во всех уголках зала, со знанием дела подсвеченного приглушенными лампами.
Пьеретта считает обязательным уточнить, что теперь всего лишь половина девятого и это, дескать, ещё не час пик.
Шадия, где там до неё той Шехеризаде, жгучая брюнетка с золотистыми глазами, в багряном кафтане, под которым угадывались умело подчёркнутые телеса, бёдрами, словно хваткими лианами вихляя, подходит ко мне, чмокает в щёку и усаживается рядом.
Пьеретта:
- Ну, вот тут… я и работаю, владение это моё, здесь я директриса.
- Круто! Снимаю шляпу…
- У меня на это лет двадцать ушло. Улавливаешь теперь, кто я?
- Да я, знаете ли… так, смутные догадки… одни лишь намёки… чем вы тут занимаетесь.
- Намёки, говоришь? Давай-ка, милый, без грязи.
- Так Вы здесь вроде подружки, что ли?
- Вот, именно, подружка!
И она чуть было не разразилась громоподобным смехом своим, но, ради репутации заведения, конечно же, сдержалась и лишь в полголоса, с трудом заглушая хрипы, призвав в свидетельницы Шадию, высказалась в мой адрес:
- Это лучшее из того, что я о себе слыхала. Ну, в самом деле, мне платили как уважаемой, как торговке утехами, цыпочке, машине для вязки, падшей звезде, самке, но подружке… это как раз про меня. Завтра же новые визитки заказываю: Пьера Сантини-Дюпре, подружка! Нет, это будет потрясно!
Очередь прыснуть со смеху дошла и до Шадии.
- Ну что ж, без шампанского тут не обойтись, да ни абы какого, а без розовой, холодненькой вдовушки Клико, её любушки.
Для меня в том не было и намёка на мерзости.
И остался я наедине с величавой Шадиёй.
Сохраняя собственную значимость, разглядываю потолок, тупо всматриваясь в завитки лепных розеток.
Сальваторе Адамо. Воспоминание о счастье - тоже счастье...
Salvatore Adamo. "Le souvenir du bonheur est encore du bonheur..."
(перевод Колягина)
СТРАНИЦА 17
Copyright © 2012
Все текстовые, графические и мультимедиа материалы, размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях. Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование (или модификация) за пределами сайта - только с разрешения администрации.
К СПИСКАМ ПЕСЕН ПО АЛФАВИТУ