Обзор альбомов
|
||||||
Сальваторе Адамо - общественный деятель
|
Сальваторе Адамо в интернете
|
|||||
...И многое другое...
|
Новости
|
Ссылки
|
О сайте, его авторах и друзьях
|
К СПИСКАМ ПЕСЕН
ПО АЛФАВИТУ
- Так вы…
Я живо перебиваю её:
- Практикуюсь в похоронных обрядах.
- Пьеретта говорила мне, что вы ещё… и деревья голубые рисуете, я их обожаю. Такие Арман Гийомен великолепно рисовал, и Ротлюф, и Кирхнер, немецкие экспрессионисты.
Я ошалело, во все глаза смотрю на Шадию.
- Вы что же, живопись любите?
- У меня диплом по истории искусств.
- А как же… здесь-то вы оказались?
Она не ответила, как бы в шутку, "случайно".
- Очарована Тулуз-Лотреком, как-то встретиться с ним хотелось, а где, как не в подобных домах, могу я его сыскать?
Вот те на, ещё и ясновидящая, думал я, потупив взгляд на сплетённые на своих же бедрах руках.
- Да, ладно, шучу. Я из Алжира сбежала, там, как вы знаете, женщине незачем много знать и, уж тем более, западное искусство, оно там считается вообще сатанинским.
- А всякое сатанинское есть… - присоединилась к нам приплывшая с фужерами и шампанским Пьеретта.
- Сатана! - отвечал я. - Пьеретта, вы несносны.
- Здесь, в Бельгии, - продолжала Шадия, - хоть я и кабила, родом из Джуджура, для всех останусь лишь иммигранткой из Магриба, как и прочие пригодной только для работы на кухне, да для танца живота. Два года удостоверения личности дожидаюсь, но власти отказывают мне в статусе политической беженки. А отсутствие разрешения на постоянное проживание сказывается в проблемах повседневного быта. Жильё снимаю и плачу за него намного больше, чем соседка по площадке, бельгийка, потому что не приходится мне терпеть неудобств присутствия у себя под боком африканки. А мне нужно ещё и проблему с работой решать. Вот я и собрала для себя воедино две задачи: мадам Дюпре по доброте своей взяла меня к себе как танцовщицу, но числюсь я у неё как кухарка - властей это больше устраивает. Так и забавляюсь, в ожидании лучшего. Вскоре, кстати, я для вас и станцую.
- Для меня?
- Смотри, он краснеет, что за прелесть, - заметила Пьеретта Шадии, и та удалилась.
- Она с нами не выпьет?
- Нет, она же мусульманка. И не бойся, здесь она только танцует, но последний танец, если захочешь, может оставить за тобой.
И тихо напела, из Далиды: "Оставь последний танец для меня…", подняв свой бокал.
Я ей подыграл:
- За вас!
- Счастливого дня рождения!
- Очень мило с вашей стороны вспомнить о том, но это будет завтра.
- Я знаю, но завтра день поминок, не правда ли забавно…
- Но вместе с тем и день рождения вашего сына.
- Да, да, я помню, но не будем об этом. Сегодня вечером - ты мой сын.
Собрав всё своё мужество в кулак, я бросился в атаку:
- А ведь вы уже несколько месяцев шпионите за мной.
- Месяцев… не совсем обычных.
- Не один ли чёрт?
- Сказано же: "любящий да последует за мной", я за тобой и иду, потому что люблю очень, не то всё бы давно бросила. А поскольку была прислугой у тебя, то всё к твоей лишь пользе и делала.
- Так, по-вашему, я должен почитать за счастье, что стал предметом вашего внимания?
- Вот именно, малыш, и у меня вопреки всему впечатление сложилось, будто я… ну, очень во время постучалась в твою дверь, помешав тебе большую глупость сотворить.
- Да, ну! Только, я что-то ничего не припомню.
- Ну, да! Ищи дураков! Ах, в какую передрягу ты без меня вляпался бы, с газом-то?
- Да, небось, и с сыном вашим?
- А вот теперь в самую, что ни на есть точку, и приходится его терпеть, дружок. Тридцать лет уж, как он навлекает на меня одни лишь неприятности. Какую ж кучу сверхурочных часов пришлось переработать мне, чтобы заплатить за его достойное, как у принца какого-нибудь, образование… Так нет же, ему нужно было всё испортить. Прогулы, рядом личности какие-то подозрительные, враньё и всё, что за ним следует, у него в крови это, что ли, часто спрашивала я себя. Я могу лишь смутно догадываться, кто его отец, столько воды утекло с тех пор, а я так не нашла времени взять реванш и сбагрить ему мальчугана.
- А Дюпре, он-то кто?
- Муж, мой покойный муж, Морис, упокой душу его, Господи. Он был с севера Франции, знаток вин, торговал их за рубеж, разъезжал… Дорога-то его у меня и стибрила, слишком надегустировался однажды. Поводом к разладу у нас было лишь его презрение к итальянским винам, которые он без разбору сливал в бочку с помоями. Меня это доводило до кипения. Тем не менее, веришь ли, всегда у нас водились хорошие вина. Надеюсь, ты помнишь - сассикайя, брунелло ди Монтальчино, тиньянелло. Но французы-то эти, с их самомнением, они же никогда не опустятся до того, чтобы пить иностранное. Потому-то и вина у нас были отменные, иначе просто и быть не могло. Так-то вот. Стоит только откупорить бутылочку хорошего вина, и кино никакого не надо.
- Он занимался Роланом?
- Пытался, да только бездельник уже катился по наклонной, когда мы с Морисом познакомились.
- А вы никогда не думали, про удел матери, что он особый и, скажем, в том именно и состоит, чтобы дать кому-то толчок к первому шагу, а тут всё же свой сын.
- Порой я сомневалась, что он действительно мой сын… думала, нянечка в роддоме невзначай могла, мол, и подменить. Ладно, кончаем разглагольствовать. Да, это мой сын, ну и что? Это не удерживает его от грязи, ты же вот, славный малый.
- Не такой уж и славный, не преувеличивайте.
- Ты знаешь ещё кого-нибудь, кто сподобился бы доверить вонючей речке любовное письмо, сложенное корабликом?
- Это всего лишь глупость, тайна моя от меня же самого.
- Замечу тебе, всё же, что посланник твой в сотне метров от места спуска на воду оказался задержанным останками зонта, откуда я его, по любопытству своему, и высвободила.
- Я не надеялся, что он уплывёт далеко.
- Как бы не так! Ты рассчитывал-таки разыскать ту брюзгу, что ткнула моего сына в дерьмо, к словам не цепляйся, а потом и с тобой такое сотворила.
- Вы не любили её, оттого в мой день рождения и перехватили, чтобы она ко мне не пришла…
- Я не католичка, чтоб дивиться тому, как и куда она ходит, не отчитываясь о том в исповедальне. У неё была одна мыслишка в голове, да не совсем для тебя симпатичная, это в глаза кололо.
- А вы, значит, её на путь истинный наставили.
- Так, не моя в том вина, что на неё напали, добра девица не станет шляться по улице в такой час, да в первую попавшуюся машину, будь то даже Мерседес, залезать.
- Но, что же ей оставалось после того, как вы ей наплели, будто меня нет.
- Повторяю: она учинила бы тебе беду!
- Вы за ней следили?
- Не совсем, но видела её за лихой работёнкой. И потом, тихо же кругом было, день всех святых, как ни как, возвращалась я рано. Увидеться хотелось с тобой, материнский инстинкт не иначе, в самый раз пришла: газ выключить, ризотто предложить…
- Отчего же потом на след навели, подсказав, что была она здесь, в день моего рождения, вечером?
- Потому, что Ролан хотел её найти, были у него, поверь, на то свои причины.
- А в виолончели что было?
- А там что, что-то было?
Тишина…
- Если ты так думаешь, значит у тебя на то есть причины… вот и додумывай сам.
Снова тишина. Я продолжаю:
- Был ключ какой-то…
- Ключ? Ну, что ты, малыш.
- Вот что, не стройте из себя незнайку. Теперь - всё уж в прошлом, можете говорить.
- Всё равно не знаю, о чём ты говоришь.
- Так вы не противоречили, когда говорили мне, что в виолончели что-то есть. Не говорите, будто не знали, что там была копия моего ключа от служебной двери Галерей, с помощью чего сын ваш и смог взять кассу между Рождеством и Новым Годом, выставив меня как бы соучастником, тем самым.
- Минутку, парень, тут всё на кино какое-то смахивает. Откуда ты взял сказку эту про кассу? Начнём с того, что рождество Ролан в кутузке отмечал. И потом, раз уж хочешь знать и успокоиться, так я это, за изумрудом, приходила, он, чтобы только мне насолить, ей его подарил, а та ничего лучшего не удумала, как жевательной резинкой приклеить его к ерунде, за которую струны натягивают… штука такая, как бишь её…
- Струнодержатель.
- Как скажешь! А я пупок себе чуть не надорвала, пока украшение своё нашла.
- И не говорите, её виолончель, да она настоящим вещмешком была.
- Ты уверен, что не выдумал всю эту историю с ключом?
- Может…
Помолчали. Потом:
- А что, правда это враки?
- Клянусь своей и сына придурка головой.
- А вы к нему, всё же, привязаны.
- Смотри-ка, допёр. Так вот, вернув любушку её посланнику, я кое-какие неприятности от тебя отвела, да и некоторые из возможных разочарований.
- Любовью, Пьеретта, не покомандуешь, а Шарли …втюрился я в неё, и потом, одной иллюзией больше, одной меньше, какая разница… Может мне бы и удалось её исправить, урезонить - не такой уж она и плохой, как вы рассказываете, была…
- Всё так, малыш, продолжай мечтать.
- Встречались вы с ней в ту пору, когда она была с Роланом?
- Не так, чтобы уж… я, как могла, старалась этого избегать. Ей с моим сыном, с повесой и придурком этим хорошо было, сам знаешь: рыбак рыбака видит издалека, а по мне, так она всё равно - дыркой от бублика была. Музой его дурной стала. Только банк в Монсе ей в любом случае ни к чему. Поверь мне, не для тебя она, …только бы жизнь поломала.
- И что же, то стало бы хуже её отсутствия?
- Так просто ты бы не выпутался.
- Это по-вашему.
И вновь тишина.
- Похоже, знавали мы разных Шарли, погорим же о некой девчонке.
- Хватит! Чтобы своего добиться, она и в овечку превратиться могла.
- Ну да, а волк Легэ погрыз её в своем Мерседесе.
- Ты-то в этом уверен?
- Да, только доказать не могу. Умер он, ну и бог с ним. Сделал вид, будто вешается, да благополучно и повесился.
- Вот те раз, больно суров ты к нему. Скажи на милость, не помог ли часом слегка?
- Мы лишь наставляли его на путь истинный.
- Кто это мы?
- Преданные друзья.
Тишина.
- Пьеретта, были ли вы счастливы?
- А вот это хороший вопрос. Мне его впервые в жизни задают… он мне удовольствие доставляет, я бы даже сказала, он меня счастливой делает. Одному из журналистов, спросившему, какие десять лет из жизни считает она самыми прекрасными, Анна Маньяни, мне это так нравится, ответила: те, что между двадцать девятым и тридцатым годом. Каково, а! Надеюсь, те самые прекрасные десять лет я ещё не жила, а не то не пойму, чего это ради явилась я в эту долину слёз. Ну, хватит, пригласи-ка лучше меня на танго…
И вот я уже в роли идальго, обнимаю по девичьи гибкую Пьеретту и плыву с ней сквозь заполнивший Тёмную Ночь, неподвластный времени голос Карлоса Гарделя, в редком ныне Mi Buenos Aires querido.
Мелодия оккупирует всё вокруг. Застенчивое по началу, танго понемногу прихорашивается, шаг за шагом расцветая и распускаясь всё новыми и новыми нюансами, и так до тех пор, пока, подобно идеальному осмосу, не перемешивает гармоники музыки с нашими эго и не сотворяет из того совершенную, иначе и не скажешь, пару, жалованную полупристойной грацией с берегов Рио де ля Плата.
И в quebradas en cortes, в кошачьей грациозности "па", вибрирует, брезгливо отмахиваясь от потомства, пространство между нами, а из глаз в глаза, её и мои, всполохи перескакивают. Она танцевала, словно в те, вместе с несколькими болезненными разочарованиями ещё не сбежавшие, прежние двадцать лет.
Я, я просто снова танцевал… с мамой и счастлив был, совсем по-глупому.
Подёрнутому оцепенением оку присутствующих мать и сын представлялись танцующими по дорожке, усыпанной звёздами обоюдного счастья.
Вечеринка текла своим чередом. Все кресла были теперь заняты пышущими здоровьем, уверенными в себе мсьё. По всему, возможность близости смертного часа в этом году не омрачала их лики. Они развязно болтали и шутили с постоялицами, подобранными для них, казалось мне, по географическому принципу. Я посматривал на них через пушистые завитки дымков Коибас[25], чьи искусно сориентированные огоньки вырисовывали в воздухе затейливые голографические абрисы.
В голове моей вертелся вопрос, как же встретят они Шадию… волновался почему-то я за неё.
Ближе к одиннадцати в гостиную просочились раскачивающиеся под перестук дарбуков[26], назойливо-томные стенания скрипок, переносивших нас, как я предполагаю, куда-то в Кабилию.
Шадия появилась в наряде усыпанном блёстками изумрудов, дарившем жадному взгляду ставших лишь на вечер холостяков обещание сокровищницы услад, обостряемое налётом тайны, исходившей от её едва прикрытого, плавно льющегося в арабесках тела богини.
Взгляд свой она тут же остановила на мне; один я заметил его, почувствовал самой глубиной души так, что вздрогнул. Чувства переполняли меня, я понимал: танцует она лишь для меня, услада даруется мне, прочим оставлена работа. Между нами возник тайный сговор и стало неважным, что переходы её от столика к столику сопровождались истеричными посвистами спровоцированных ею самцов, если вдруг шёлковым шарфом свивалась она вокруг кого-то из них или же, изогнувшись навзничь, касалась головою колен какого-нибудь состарившегося и впадавшего при том в транс волокиты - танцевала она для меня одного и никто не смог бы меня в том разубедить. Если же глаза её и находили украдкой мои, то единственно с тем, чтобы удостовериться, что ничего из проделанного ею не ускользнуло от моего внимания. Один лишь раз приблизилась она к моему столику, посотрясала передо мной, как бы подтрунивая, всем напоминавшими гремучих змей, во всём вторившими ей в танце руками и нарочито удалилась, подчеркнуто шаловливая и насмешливая; предпочтения ни чуть, но я принц её и властитель, позволявший низам пьянеть от созерцания её красоты, покуда та не скрылась за служебной дверью.
Пьеретта всё видела.
- Дружище, тебе достался счастливый билетик, впервые она, танцуя, улыбалась.
- Вы так думаете? - спросил я, лицемеря. - Она на меня даже не взглянула.
- Тебе, малыш, очки нужны!
- У меня уже есть, я в них читаю…
- Только, верно, не в душах.
- Браво, Пьеретта, вы и стихами, при желании, готовы говорить.
- Обычно в ней боль какая-то живёт, она её за безразличием прячет, но я то знаю, как страшно газели бродить перед пожирающими глазами львов. Тебе бы каждый вечер приходить, нужную среду бы создавал.
Я поднялся. Пьеретта накрыла мою руку своей:
- Она ушла уже.
- Да, я в туалет, - ответил я, почувствовав себя уличённым.
- Ну, конечно, - усмехнулась она в ответ.
К полуночи ей стало понятно, что мне уже лучше бы откланяться.
- Я провожу тебя, малыш.
Она подала знак какому-то малому, болтавшему в вестибюле со здешней матроной.
- Погоди, Пьеретта, может мне ехать с этим мсье одному, я ему всё подскажу.
- Тогда ему придётся дважды проделать этот путь. Нет уж, я еду с вами.
Высадили они меня в Ситэ.
- Спасибо за всё, Пьеретта, вечер удался.
- Великолепно, впервые вижу свет в твоих глазах. Спокойной ночи, Жюльен!
- Спокойной ночи, Пьеретта! Мсье…
Вот мне и тридцать два! Очередное подведение итогов…
Вчера вечером приключилось нечто невероятное, Шадия одарила меня прекраснейшим днём рождения. Мыслимо ли забыть тело её, волнующееся, словно пламя свечи со спустившегося с небес праздничного пирога? Аллах велик! Как тут не размечтаться, отчего не вспыхнуть, хотя бы на время.
Но, вернёмся на землю.
А здесь день поминовения усопших и сумрачный день моего рождения, сопричастность жизни и смерти.
Умереть - это же и околеть, и окочуриться, и дать дуба, протянуть ноги, кончиться, расстаться с жизнью, представиться, испустить дух, сдохнуть, отойти в мир иной, побывшиться…
Так что умереть… это много чего…
Сальваторе Адамо. Воспоминание о счастье - тоже счастье...
Salvatore Adamo. "Le souvenir du bonheur est encore du bonheur..."
(перевод Колягина)
СТРАНИЦА 18
Copyright © 2012
Все текстовые, графические и мультимедиа материалы, размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях. Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование (или модификация) за пределами сайта - только с разрешения администрации.
К СПИСКАМ ПЕСЕН ПО АЛФАВИТУ